– А вы? – тихо спросила девушка, и голос ее вновь дрогнул.
– Пока останусь. Нам нельзя уезжать вместе, это опасно для вас и для меня…
– Да, конечно, – кивнула Ольга. – Сейчас вы скажете, что мы обязательно увидимся, но мне слишком часто приходилось прощаться с людьми и никогда не встречать их вновь…
Валерий позвонил на следующий день. Лунин, не называя имен, велел бородачу встречать девушку послезавтра. Оставалось достать билет до Симферополя, но тут помог отец Лиды, и к следующему вечеру к отъезду было все готово.
Они простились наскоро в квартире у художницы – Лида и ее родители, начинавшие догадываться, что речь идет не о туристском походе, настояли, чтобы Николай на вокзал не ехал. Проводить девушку взялся отец Лиды вместе с соседом-журналистом, здраво рассудив, что безопаснее лично проводить свою странную гостью.
– Спасибо за все, Николай, – кивнула Ольга на прощанье. – Знаете, почему-то я верю, что мы с вами увидимся. Странно, правда? Мне уже казалось, что в этом мире ни во что нельзя верить. Я буду молиться за вас…
– Не забудьте молитву вашей няни, – усмехнулся Лунин, – тогда со мною точно ничего не случится! После того, что было, мы можем считать себя почти бессмертными, правда?
– Правда, – согласилась девушка и тоже улыбнулась.
…На следующий день позвонил Валерий, сообщив, что все в порядке и через час они уезжают туда, куда договаривались. Николай, мысленно поблагодарив приятеля за немудреную конспирацию, достал из библиотеки атлас и открыл большую карту Крыма. Порыскав по ней, он нашел Чабан-Кермен и успокоился – место и в самом деле оказалось глухим, глуше некуда. Оставалось надеяться, что враги все-таки потеряли след.
Только после этого Келюс по-настоящему перевел дух. Полежав денек на диване, он, как ни в чем не бывало, появился в редакции. Начальство вновь сделало вид, что ничего не произошло. Николай пожал плечами и сел за рукопись. Впрочем, уже через несколько часов он отчасти понял, в чем дело. Во время обеденного перерыва на его стол положили карикатуру – Николай был изображен в шинели а-ля Дзержинский с маузером в одной руке и топором в другой. Подпись не оставляла сомнений, сотрудником какого ведомства здесь считают Лунина. В другое время это здорово бы разозлило, но теперь Келюс лишь усмехнулся, рассудив, что в такой момент такая репутация может быть даже небесполезной. Объясняться он ни с кем не стал, а карикатуру приколол кнопкой над своим столом.
Дни шли за днями, и Лунин стал постепенно привыкать к одиночеству. Вечерами он садился за свои записи, пытаясь свести воедино то, что прочитал в старых папках и услыхал от тех, с кем общался последнее время – от странного сапожника до своего тезки из непопулярной конторы. Рана полностью зажила, и о болезни ничто уже не напоминало.
Где-то через неделю после отъезда Ольги Николай, освободившись пораньше и пробежавшись по магазинам, не торопясь шел домой по длинному, пустынному в этот час бульвару. Внезапно глаза уловили что-то знакомое. Впереди, за высокими старыми деревьями, разбросавшими ветви над землей, мелькнула знакомая кожаная куртка.
Первым желанием было немедленно повернуть назад, но Келюс одернул себя. Он почему-то не боялся этих странных типов, тем более теперь, когда Ольга в безопасности. К тому же, если это засада, пути к отступлению уже наверняка отрезаны. Николай не ошибся. Оглянувшись, он увидел, что шагах в десяти за ним идет еще один парень, правда одетый вполне по-летнему, но с таким равнодушным ко всему видом, что Лунин понял все сразу.
Тип в черной куртке, еще раз выглянув из-за дерева, сделал кому-то знак рукой и не спеша вышел на аллею. Откуда-то с другой стороны появился еще один, тоже без куртки, но в странного покроя гимнастерке с высоким стоячим воротником. Идущий сзади ускорил шаг и поравнялся с Келюсом, остальные молча заступили дорогу. Они ничуть не походили на яртов Волкова да и вообще на преступников – молодые, с одинаковыми короткими прическами, худые, немного нескладные. Только несуразная одежда да еще неожиданно взрослые глаза отличали их от сотен сверстников.
Парни минуту-другую рассматривали Келюса с недобрым, даже брезгливым интересом. Затем тот, кто был в куртке, очевидно старший, поглядел Лунину прямо в глаза.
– Ты предатель, Николай!
– Что?! – обомлел Келюс.
– Ты предатель, – повторил парень. – Ты предал свой класс. Ты предал партию. Ты помогаешь врагу. Контре!
– А-а, – понял Лунин. – Слушайте, ребята, может не надо политграмоты? Может, бином, просто подеремся?
Парни переглянулись.
– Он издевается, – по-петушиному крикнул тот, что был в гимнастерке, но старший жестом осадил его.
– Здесь мы тебя не тронем, Николай, но учти, у нас ты приговорен к смерти за пособничество лютому врагу пролетариата.
– Тебе бы в кино сниматься! – восхитился Келюс. – Где ты, бином, научился так формулировать? Кстати, какому такому врагу я помогал?
– Ты помогал ей! – крикнул парень в гимнастерке. – Ты что не понимаешь? Она же враг! Контра! Она…
Парень в куртке жестом велел ему молчать.
– Учти, Лунин, нас было пятеро. Когда она бежала, вся наша ячейка поклялась найти ее и привести приговор в исполнение. Двое уже погибли – по твоей вине. Но мы здесь, и мы найдем ее. Впрочем, – парень в кожанке усмехнулся, – может, у тебя еще осталась совесть, Николай?
– Поймите, – внезапно проговорил третий, до этого молчавший, – из-за нее могут погибнуть тысячи людей! Тысячи честных, преданных делу партии пролетариев! Она – знамя, Николай! Мы должны вырвать это знамя из рук врага, этих проклятых реакционеров-богоразовцов и социал-предателей косухинцев…