Красные, а затем белые несколько раз пытались вновь перейти в наступление, но каждый раз попытки срывались, и в к весенней распутице фронт застыл. Газеты писали о зверствах большевиков, о применении красными каких-то новых, еще невиданных видов оружия. Одновременно печатались и официальные опровержения подобных вздорных слухов. К началу лета о войне писать почти перестали, и, судя по количеству официальных опровержений, обе стороны были близки к началу мирных переговоров.
…«Река времен», о которой когда-то говорил генерал Тургул, сделала неожиданный поворот. Келюс понял, что беспутный шалопай Мик не зря получил подполковничьи погоны. Его превосходительство генерал-лейтенант Деникин оказался, пожалуй, даже излишне скуп на награды…
Над станцией Стишь третий день шли дожди. Август 1920-го оказался неожиданно холодным, особенно здесь, в центре страны, у сожженного в ходе зимних боев Орла. Дороги раскисли, войска, зарывшиеся в землю, завязли в непролазной распутице. Даже тяжелые танки, к которым запуганные многолетней войной местные жители уже успели привыкнуть, вязли на орловских проселках. Авиация – и «Ньюпоры», и серебристые «МиГи» – бессильно застыла на аэродромах.
Бои прекратились. Больших сражений не было уже больше полугода, но в последние недели затихли даже мелкие стычки между разъездами Буденного и пластунами Улагая. По окопам все увереннее ползли слухи о близком мире, называлось даже место тайных переговоров между делегациями Кривошеина и Сокольникова – небольшой подмосковный город Серпухов. Об условиях соглашения говорили всяко, с порога отвергая лишь разъяснения белых и красных официозов.
Со станции и прилегающего к ней поселка жители были выселены еще весной. Воинские эшелоны обслуживались прибывшими с юга бригадами, по ночам улицами грохотали мощные моторы, рождая в близлежащих селах самые дикие слухи. Впрочем, к полетам серебристых «МиГов» быстро притерпелись, называя их отчего-то «гусками». Войска, да и местные жители, считали, что на станции Стишь находится штаб Добровольческой армии. Эти слухи не опровергались, хотя командующий редко покидал Харьков. Впрочем, некий штаб на станции действительно размешался, но мало кто знал, что здесь находится командование Ударной группы генерала Тургула.
Ночь на 23 августа была неожиданно теплой, хотя и сырой. Дождь ненадолго стих, и с аэродрома взлетело дежурное звено боевых вертолетов. Сегодня станцию прикрывали особо тщательно – в полночь ожидался Литерный эшелон.
На самой станции было тихо. Заранее переброшенный саперный батальон, предназначенный для разгрузки, был отведен в казармы, оборудованные за главным депо. Огни были потушены, только на запасных путях неярко светились окошки одного из поездов. Здесь работал штаб Тургула.
Литерный прибыл в 11.33 ночи, опоздав всего на три минуты. Сразу же к эшелону направились саперные роты, и содержимое опломбированных вагонов начало переправляться на тайно оборудованные в лесу, недалеко от Стиши, склады.
Вагоны Литерного, когда-то красные, теперь были накрыты маскировочными сетками и украшены многозначными номерами, которые на самом деле были тоже маскировкой, равно как и надписи «Фураж», даже случайными свидетелями не воспринимавшиеся серьезно. Лишь один, прицепленный сразу за бронированным паровозом, отличался от прочих. Роскошный салон-вагон, принадлежавший когда-то харьковскому губернатору, был обшит стальным листом, а на его крыше постоянно дежурили пулеметчики. Имевшие отношение к разгрузке знали, что именно в нем обычно ездит тот, кого называли Генеральным Инспектором.
Работа еще не началась, когда к дверям салон-вагона прибыла группа офицеров. Навстречу встречающим вышли несколько человек в английских френчах, которые становились в последнее время все более модными среди тыловиков. Лишь один из приехавших носил обычную офицерскую форму, зато из богатого генеральского сукна. На его плечах светились новенькие полковничьи погоны, в руках ночной гость держал стек, а на носу тускло сверкали очки в легкой золотой оправе. Даже не все офицеры штаба знали настоящую фамилию Генерального Инспектора. Порою они опасливо подтрунивали над его молодостью и странноватыми манерами. Впрочем, говорили шепотом: нрав у приезжего был крутой, а характер – горячий. Старший среди встречающих, начальник штаба группы, успел хорошо изучить своего постоянного гостя и помнил, что тот любит, когда к нему обращаются не в привычной демократичной манере – по званию, а по всем правилам: «ваше благородие», а с недавнего времени и «высокоблагородие». Полковничьи погоны Генеральный Инспектор получил всего две недели назад.
Гость, неохотно ответив на обычные вопросы о самочувствии и погоде в Харькове, умолк. Хозяева не настаивали, и группа приезжих проследовала на запасные пути, к штабному поезду. В вагон Тургула Инспектор зашел один. Адъютант генерала, доложив о прибывшем, поспешил ретироваться.
Тургул сидел в помещении узла связи, считывая сообщение с телеграфной ленты. При виде вошедшего он отбросил длинную бумажную полосу и встал.
– Ваше превосходительство!…
Инспектор лихо поднес руку в фуражке. Впрочем, с точки зрения старого службиста Тургула, получилось это у него не особо ловко.
– Здравствуйте, Михаил, – улыбнулся Тургул. – Я же просил называть меня исключительно «товарищ генерал»!
Но Мик на этот раз не принял их обычной шутки. Вяло пожав генеральскую руку, он присел за длинный стол, уставленный телеграфными аппаратами и, сняв золотые очки, начал протирать стекла батистовым платком.