Око Силы. Третья трилогия. 1991–1992 годы - Страница 204


К оглавлению

204

– Айда ко мне! – предложил Мик, – кофе у меня тоже есть.

Они пробежались до Рымарской, нырнув в узкий проход между мрачными пятиэтажными домами, украшенными львиными мордами и изящными морскими раковинами. На залитой дождем улице не было ни души, и Николаю на миг показалось, что он вновь попал в свое время. За эти годы улица, застроенная еще в начале века, почти не изменилась. Впрочем, вынырнувший из-за угла патруль – десяток бородатых казаков в промокших фуражках с красными околышами – сразу же вернул к действительности.

Бородатый швейцар в ливрее распахнул двери подъезда. Мик с Келюсом, передохнув секунду-другую в гулкой сырой тишине, стали подниматься по покрытой ковровой дорожкой лестнице на третий этаж.

– Вот жили предки! – не удержался Плотников, в который раз любуясь мраморными ступенями и росписями на стенах. – Буду в «нашем» Харькове – непременно зайду сюда. Полюбуюсь, что осталось.

– Зачем? – удивился Лунин, вспоминая, что подъезд расписывал знаменитый харьковский художник Самокиш.

– Чтоб злее быть!

Мик повернул ключ в замке, приоткрыл дверь и удивленно остановился. Из глубины квартиры доносился мужской голос.

– Да у нас гости? Вот и катайся по командировкам… И кого это моя дама притащила?

Пока они разбирались с мокрой обувью, вопрос прояснился – мужской голос, доносившийся из гостиной, читал стихи. Сквозь неплотно прикрытую дверь были слышны слова о каких-то «златотрубных просторах», «сломанных весельных зубах» и «теореме вечности». Мадемуазель Чарова явно общалась с коллегой по поэтическому цеху.

По захламленной комнате плавали клубы папиросного дыма, более похожего на болотный туман. Поэтесса восседала, откинувшись на плюшевую спинку дивана, в зубах у нее торчала «козья нога», а руки сжимали исписанные крупным небрежным почерком тетрадные листы. Посреди комнаты, широко расставив ножищи и вздернув лохматую голову, возвышался огромный детина в рваной парусиновой рубахе и таких же штанах. Рецитация настолько захватила его, что детина даже не заметил, что в комнате прибавилось народу.

– Замри мирье, зашуми лесье, покорись людье! – вещал он, размахивая наволочкой от подушки.

– О Вечная Тьма! – воскликнула Чарова, увидев неожиданных гостей. – Вы прервали Поэта!

– Кто прервал меня, Председателя Земшара? – взревел детина, но тут его взгляд упал на золотые погоны, и Председатель Земшара прикусил язык.

– Здравствуй, мой витязь, мой белый герой! – Чарова бросилась к Мику с таким видом, будто собиралась его душить. Впрочем, дело ограничилось летучим поцелуем в щечку. Такого же поцелуя был удостоен и Келюс, уже представленный знаменитой поэтессе.

– Добрый день, Стася, – Мик недоуменно поглядел на присмиревшего детину, поспешно прятавшего в наволочку какие-то листки, – познакомь с гостем.

– Он Поэт! Он – дрожь земли! Огнь пылающий!

– Виля, – смущенно представился «Огнь пылающий». – Извините, Бога ради, господин Плотников, я только вчера узнал, что Стася в Харькове и набрался наглости нанести визит. Мы с ней знакомы по Петербургу…

Тон Поэта по имени Виля стал вполне человеческим, и Мик тут же оттаял.

– И хорошо, что зашли! Рад познакомиться. Я – Михаил Плотников.

– Очень приятно, господин полковник, – Виля осторожно пожал своей лапищей руку Мика.

– Просто Михаил.

Иногда быть полковником надоедало. Плотников подумал и добавил:

– А еще проще – Мик.

– Николай, – представился Келюс. – Так это вы – Председатель Земшара?

– Во всяком случае, я выдумал слово «земшар», – улыбнулся Виля. – Хотя господин Маяковский приписывает сию заслугу себе.

– Вы должны послушать его стихи! – вмешалась Чарова. – О-о, вы войдете в горящую реку!

– Стася! – с укором в голосе прервал поэтессу Председатель. – Чаю бы лучше поставили. Люди промокли!..

Мик и Келюс рассудили, что в здравом смысле поэту не откажешь.

– Ах, проза! Ах! – вскричала Чарова, выбегая из комнаты.

Лунин и Мик отправились сушиться. Плотников вручил гостю чистую рубашку, они расчесали мокрые волосы и вернулись в гостиную. Виля скромно сидел на стуле и перечитывал какие-то строчки, нацарапанные на листке бумаги. При виде Мика листок немедленно перекочевал в наволочку.

– Вы что, рукописи в наволочке храните? – поразился Келюс. – Постойте, постойте, я же о вас что-то читал! Председатель Земшара! И… наволочка!

– Не обо мне, наверное, – вздохнул Виля. – Обо мне станут писать через тысячу лет. А наволочка – это не из оригинальности, у меня просто портфеля нет.

Из кухни между тем послышался звон посуды. Какая-то ни в чем неповинная чашка встретила свой безвременный конец. Мик покачал головой.

– Это Стася. Пойду помогу.

– Я сам, – вызвался Келюс. – Чай – по моей части.


Посреди кухни над кучей осколков стояла Чарова, воздев длани к потолку.

– Так погибла Россия! – бормотала она. – О, родина, о чаша!..

Лунин не стал вмешиваться в размышления о судьбах отчизны. Сняв с плиты чайник, он принялся искать заварку.

– О! – послышалось откуда-то сбоку. – Вечная Тьма, что это? О страх! О предрассветный кошмар!

Келюс поискал глазами упомянутые Тьму с Кошмаром, и, не обнаружив таковых, обернулся. Искусанный ноготь Станиславы указывал прямо на него. Проследив направление, Лунин догадался – расстегнутый ворот рубашки открывал странное зубчатое колесико на его груди.

– А что? – самым невинным тоном поинтересовался он, наблюдая, как Чарова шаг за шагом пятится к двери. – Почему вы испугались, Стася?

– Знак Силы! Непобедимое Солнце! – поэтесса сглотнула. – Солнце избранных! Оно древнее пирамид, сильнее смерти…

204